РАПСИ продолжает публикацию цикла исторических расследований кандидата исторических наук, депутата Госдумы первого созыва Александра Минжуренко о событиях, случившихся в России сто лет назад. Восемнадцатый материал освещает трагическую роль офицерского сословия в событиях 1917 года. Труднообъяснимое неприятие офицеров как простыми солдатами, матросами, так и новой властью, вероятно, стало одной из важнейших, хоть и малоизвестных, предпосылок провала демократических реформ в России после революции.

Об офицерском корпусе русской армии к весне 1917 года трудно говорить обобщенно, в целом и без многочисленных оговорок. Дело в том, что из-за войны этот социальный слой уже не представлял собой однородное замкнутое сословие с какими-то четко выраженными корпоративными чертами и характеристиками.

Обычно, говоря о русском офицерстве, имеют ввиду некую привилегированную военную касту, почти поголовно состоящую из дворян, которые были преданы своему монарху, верно и беззаветно стояли на страже государственных устоев. В каком-то смысле так это и было до августа 1914 года. Но два с половиной года непрерывных тяжелых боев привели к тому, что более половины старого офицерского состава полегло на полях сражений. Их надо было кем-то заменять.

Интересно, что в Русской армии офицеры погибали в процентном отношении больше, чем в армиях других воюющих держав. Большие потери наших офицеров объяснялись многими моментами и, в частности, особенностями российского Боевого устава сухопутных войск, предписывающего командирам взводов, рот и даже батальонов идти в атаках впереди всех и увлекать за собой своих солдат.

Такое поведение офицеров на поле боя позволяло противнику легко вычислять командиров и сосредоточивать на них огонь. У немцев для этого выделялись специальные снайперы, имевшие целью истребление русских офицеров, которые явно выделялись в цепях атакующих. Генерал-квартирмейстер 6-ой армии, генерал-майор В.В. Чернавин писал про осень 1915 года: «Типичным результатом большого боя становилась потеря 50-60% офицерского состава части». В результате, если в 1913 году на сотню солдат в среднем приходилось 3,5 офицеров, то к 1917 году – всего 1,6.

Заменять погибших кадровых офицеров пришлось путем спешной подготовки командиров на краткосрочных курсах прапорщиков. И в армию, после прохождения обучения на таких курсах, большим потоком пошли бывшие студенты, техническая и гуманитарная интеллигенция, служащие, квалифицированные рабочие. Производили в офицеры и отличившихся в боях солдат и унтер-офицеров из казаков и даже из крестьян. В те времена и сложилась шутливая популярная частушка:

Раньше я был кучер,

Звать меня Володя.

А теперь я прапор,

Ваше благородие.

Но, кроме катастрофической убыли офицерского состава из-за боевых потерь, разбавлению старой военной касты новыми пополнениями способствовала и потребность в формировании новых частей и соединений. Численность армии с мобилизацией и началом боевых действий резко возросла, и в новые недавно сформированные части тоже нужно было включать офицеров.

Таким образом, старый, преимущественно дворянский, офицерский корпус был не просто сильно разбавлен мощными включениями людей иных сословий, но, можно сказать, почти растворился в массе новоиспеченных офицеров из разночинцев.

Вот эти новые люди в рядах русского офицерства и не позволяют нам как-то однозначно характеризовать этот социальный слой. Дворянство там уже не составляло большинство, а по политическим взглядам офицеры могли сильно отличаться друг от друга. Монархисты там точно не преобладали. Демократические вливания привели к тому, что среди офицеров было много тех, кто открыто разделял либеральные взгляды, а были и самые настоящие социалисты. Если все же попытаться выделить настроение большинства, то скорее всего его составляли те, кто вообще не интересовался политикой.

Таким образом, командный состав русской армии существенно изменился к 1917 году и не представлял собой некий монолит и опору самодержавия. Однако, стереотипы отношения к офицерам так быстро не изменились: стереотипы – они консервативны и устойчивы. В глазах многих офицеры были наиболее ярыми приверженцами сохранения старого строя. Все знали из истории: так было во всех буржуазных революциях.

Впрочем, в России всё было несколько иначе. Если и были среди офицеров убежденные монархисты-охранители, то у них не оказалось возможностей проявить эти качества. Как мы уже установили в нашем расследовании, у предполагавшегося реставрационного контрреволюционного движения за сохранение абсолютизма не было никакой опоры, и оно вообще не смогло возникнуть и тем более сорганизоваться. Ведь правящий царь отрекся «добровольно», и его преемник тут же сделал тоже самое, передав вопрос о государственном строе России в руки будущего Учредительного собрания.

Церковь поспешно объявила отречение монарха законным и призвала свою паству признать новое правительство, ибо «любая власть от Бога». РПЦ тем самым освободила всех служивых от присяги царю. В этих условиях у верноподданных офицеров не оставалось никакого долга и вообще никого и ничего, что можно было защищать. У монархистов не оказалось ни идеи, ни имени, ни знамени, ни благословения. И, соответственно, такое движение и не возникло. Оно и не могло возникнуть в таких условиях.

Однако, упомянутые стереотипы продолжали оказывать свое действие. Революционеры всех мастей громко предупреждали о возможности контрреволюционных выступлений. И при этом, прежде всего, многозначительно оглядывались на офицеров. И массы понимали эти намеки. Любая сказанная вскользь кем-то из военных реплика в пользу старого порядка, любое домашнее исполнение подвыпившими офицерами царского гимна обыгрывались в прессе и обрастали пугающими мифами.

В каждой речи думского деятеля, члена Временного правительства или Совета обязательным составляющим элементом были слова о необходимости повышения бдительности масс в деле «защиты революции» от происков контрреволюционеров. Предостережения типа «враг не дремлет» были самыми ходовыми в выступлениях и газетных статьях.

От этого революционного ажиотажа пострадали практически все офицеры без разбора. Особенно часто расправлялись с ними восставшие во время солдатского бунта в конце февраля – начале марта. Одной из первых жертв среди офицерства стал полковник Экстен – командир Павловского полка, следующим убитым был штабс-капитан Лашкевич из Волынского полка. Затем солдаты расправились с командиром преображенцев полковником Богдановичем.

Все офицеры насильственно разоружались солдатами, а если они при этом оказывали сопротивление, то их тут же убивали или жестоко избивали. Погибали даже революционно настроенные офицеры, пытавшиеся сопротивляться при разоружении, считая уступку оружия бесчестьем. На глазах у жены был буквально растерзан генерал Штакельберг, труп которого солдаты затем обобрали и сбросили в Неву.

Если бы выступления солдат ограничивались только расправой над своими офицерами, которые с ними жестоко обращались, это было бы еще объяснимо – такие инциденты можно было бы назвать целенаправленной местью за муштру, за высокую требовательность. Но нет, в эти дни было вообще опасно появляться на улицах в офицерских погонах. Так был убит директор Путиловского завода генерал Дубницкий и его помощник – тоже генерал. Уж они-то не имели никакого касательства к солдатам.

Таким образом, зачастую убивали и незнакомых офицеров: вся вина которых заключалась только в том, что они принадлежали к этому сословию. Например, солдаты, разгромившие гостиницу «Астория», убивали всех находившихся там незнакомых им офицеров, среди которых погиб и полковник, князь А.Г. Абашидзе.

Установить общее число убитых офицеров в Петрограде не представляется возможным, но вполне вероятно, что погибло их от рук солдат не менее сотни.

Отдельного рассмотрения заслуживают факты расправ матросов с морскими офицерами на Балтийском флоте. Почему-то здесь: в Кронштадте, Гельсингфорсе и Петрограде случаи убийств офицеров приняли массовый и особо жестокий характер. Прямо на центральной Якорной площади города был растерзан военный губернатор Кронштадта адмирал Р.Н. Вирен. Конвоиры не довели до гауптвахты арестованного командующего Балтийским флотом вице-адмирала А.И. Непенина – застрелили по дороге.

Матросы обыскивали весь город, узнавая у дворников адреса офицеров, и, врываясь в их квартиры грабили и убивали их. Новый командующий флотом адмирал Максимов докладывал 15 марта: «Исчисляю убыль в офицерском составе убитыми числом сто двадцать человек».

Трудно в этих событиях установить классовую подоплеку и оценить действия восставших как осознанные и целенаправленные. Скорее всего это был бунт: солдатский, матросский русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Тяжелые условия солдатского и матросского быта, несвобода, «тяготы и лишения» военной службы поспособствовали накоплению у этих людей огромной отрицательной энергии, которая выплеснулась однажды в виде ненависти к «виновникам» этих бед – своим командирам.

Таким образом, всю эту трагедию можно списать на необузданные стихийные поступки недовольных жизнью и разозленных нижних чинов, но вот отношение к офицерам как к заведомым контрреволюционерам всего «просвещенного общества» особо обижало военных.

Эта обида сквозит во многих офицерских мемуарах. Генерал А.И. Деникин в своих «Очерках русской смуты» неоднократно обращается к этому вопросу. Он недоумевает, почему русское офицерство, принявшее в своей массе февральскую революцию, вдруг всё поголовно оказалось зачислено в стан ее врагов. Почему его так упорно отталкивали от себя все революционеры? Антон Иванович считал, что, если бы новая власть опиралась на офицерство, готовое стать ее опорой, многих катаклизмов и трагического развития событий удалось бы избежать.

Руководители Временного правительства, по мнению генерала, слишком много внимания обращали на «угрозу справа», готовясь к отпору со стороны «сил старого порядка», и прозевали настоящую реальную угрозу – слева. И, оттолкнув офицеров как своих союзников, демократическая власть не получила от них поддержки в роковые дни.

Продолжение читайте на сайте РАПСИ 23 июня.