Аркадий Смолин, обозреватель РАПСИ

Неисполнение законов чиновниками и простыми гражданами принято определять как государственное безволие. Однако в России практически любая активность властей уходит в пустоту, по разным сторонам которой находятся законодательная практика и жизнь общества.

Известно, что чаще всего законы не работают, потому что их нормы неадекватны процессам объективной реальности. В России проблема усугубляется тем, что реформы зачастую проходят по сценарию первоначального создания правовых основ под планируемое общество. То есть законодательный текст предшествует предполагаемым отношениям, большая часть которых так и остается мертвой схемой.

Последний пример – нынешняя Конституция РФ. К 1993  году еще не сложились новые группы социальных интересов, которые могли бы примерять к себе эти формальные правила. Конституция 1993 года возникла не как отражение договоренностей влиятельных групп в обществе, отмечает экономист Александр Аузан, а как юридический феномен, под которым на текущий момент не было никакого реального содержания.

Известно, что жизнеспособность всех законов страны находится в зависимости от содержания Конституции. Поэтому когда основной закон написан для страны и общества в реальности никогда не существовавших, вся законодательная база будет функционировать автономно от общества – какими идеальными ни были законы. Подтверждением чему может служить заключение Международной комиссии по законодательству, которая оценила качество наших законов на "4" (достаточно высокая оценка), а вот уровень их исполнения на "1".

Неформальные правила

Выходом в этой ситуации могло бы стать переосмысление структуры российских законов в соответствии с неформальными правилами, действующими в обществе. Наличие у законодателей иного выбора вообще вызывает сомнения, потому что специфика исторического развития России сделала законы неконкурентоспособными при столкновении с неформальными правилами.

Большинство россиян придерживается абстрактных представлений о соотношении нравственности и формального права в регуляции поведения личности в обществе. Как показывают данные различных опросов, большая часть отвечавших предпочитают поступать не по закону, а по "совести".

В этом заключается проблема и преимущества российского общественного сознания. На сегодняшний день оно неспособно обеспечить перевод моральных императивов в правовую плоскость. Поэтому правовая коммуникация с западными странами изначально обречена на провал. Однако в ней заложена база для формирования аутентичного свода законов.

Избыток "духовности" мешает правовым отношениям в российском обществе, поскольку основывается на абсолютизации неотрефлексированных эмоциональных движений ("голоса совести"). Подобная установка базируется на идее эмоционального переживания блага и справедливости как своего рода "сверхправа", что создает представление о возможности нарушать закон и ущемлять права людей, если это в данных обстоятельствах представилось человеку справедливым.

Тем не менее, влиять на развитие общества с помощью законов (т.е. формальных правил) возможно и необходимо. Для этого нужно определить все неформальные правовые механизмы, регулирующие жизнь общества, после чего вовлечь разные группы в процесс преобразования их законы. При этом большинство экспертов склоняется к необходимости вести переговоры с криминальными авторитетами, поскольку именно они регулируют понятия, по которым живет существенная часть российского общества.

Сложность заключается в том, что изменение неформальных правил происходит очень медленно, тогда как изменение законов возможно только резко, скачкообразно. Если скачок слишком большой, когда меняется вся законодательная структура (как это, например, произошло в 1991-1994 годах), то образуется зона разрыва между формальными правилами и неформальными, его занимает криминал. Поэтому необходимо свести к минимуму зазор между законами и формальными правилами.

Без государственного участия происходит саморегуляция правил: законы и неформальные правила взаимодействуют по законами гравитации – при большой разрыве, они сами начинают сближаться. Неформальные правила подтягиваются, законодательные нормы регрессируют. До тех пор, пока они не начинается противофаза – общественные правила становятся лучше и прогрессивнее законов. 

Сегодня институциональные экономисты утверждают, что у нас снова возник разрыв: между достаточно реакционными законами и неформальными правилами, которые за последние годы подросли и сегодня теоретически готовы соответствовать европейским нормам.

Российская специфика

Ошибка законодателей в этой ситуации, по всей видимости, заключается в том, что они предпочитают оперировать терминами в принципе на русский язык непереводимыми. Слова, означающие специфические черты национального менталитета, вообще трудно транслируются вовне: почти невозможно объяснить иностранцу суть слова "хандра", как и русский не способен понять все особенности состояния "angst". 

Российские законодатели оперируют понятиями "конституция", "приватизация", "частная собственность", которые в русском языке обрели значение существенно отличающееся от оригинала. В русском языке они обладают собственными смыслами, они другому антонимы и иному синонимы, чем в Великобритании или США. Точно так же воззвания современных теоретиков права и экономики к построению "гражданского общества", "общественному договору" представляются утопией, как высадка кокосовых пальм в Сибири. 

Главенствующей чертой правовой ментальности российского народа масс можно назвать этатизм – т.е. чрезмерная ориентация на государственную власть. Его основанием является стремление к перераспределению ответственности, которая является следствием потребности отдать свою волю другому. По опросам последних 10 лет, от 72 до 81% населения уверены, что большинство людей в России не смогут прожить без постоянной заботы, опеки со стороны государства.

Ряд российских ученых называет этот феномен комплексом сервильности: смиренность и приниженность перед властью компенсируется отстраненностью от малейшей ответственности, готовностью преступить закон и моральные предписания в случае отсутствия контроля со стороны власти или общества.

В России комплекс сервильности принял форму идеи служения. Причем, что важно, в России не применялся западный принцип служения "по договору". В нашей стране изначально культивировалось всецелое подчинение общественному целому, мизерность индивидуального интереса – т.е. некоторая форма добровольного рабства.

Таким образом, в национальном сознании общественное благо стало синонимом самоуничижения, что после насильственной прививки западных ценностей в гипертрофированной форме (материальные блага, культ успеха, индивидуализм) вызвало аллергию на коллективистские ценности.

Право собственности

Не следует забывать, что основополагающим вопрос правового общества является проблема взаимных прав, а особенно – права собственности. Если в стране нет общественного признания собственности, то и остальные права не получают признания.

До середины прошлого века большую часть населения России составляли крестьяне, для которых никогда не сталкивались с понятием частной собственности (заменой сначала служило крепостное право, затем коллективизация). Даже свободные крестьяне издревле считали землю Божьей и расценивали как общее достояние тех, кто ее обрабатывает.

Таким образом, большинство историков сходятся на том, что в России не было права, не было и собственности. Любые попытки адаптации западных аналогов оказывались текучими, обратимыми. Право-собственность у нас оказалось подмененным властью-собственностью.
Таким образом, до сих пор собственность воспринимается в общественном сознании как ворованная, что стимулирует рост представлений о несправедливости распределения богатств. Действующие законы легализуют эти "богатства", поэтому общество воспринимает их как манипулятивный инструмент, а значит считают себя вправе игнорировать несправедливые нормы.

Институты вместо людей

Если проследить историю развития правовых отношений в России от первых веков ее существования до наших дней, мы упремся в принцип централизации власти. Другими словами, на Руси всегда правили люди, а не законы. Именно поэтому бесперспективны упования на построение гражданского общества: в России нет институтов, а есть люди.

В рамках этого сценария развитие возможно только путем выращивания и воспитания элит для того, чтобы во власти были лучшие. Подразумевается, что качественные преимущества человека позволят ему использовать свои особые возможности на общее благо только потому, что он лучше других.

Однако более перспективным признается альтернативный сценарий: создание безличного правильного механизма, при котором любой злодей сможет судить, охранять правопорядок и даже занимать руководящие посты без ущерба для общества, потому что механизм автоматически регулирует все его действия в каждой конкретной ситуации.

Адепт этой теории депутат Национальной Ассамблеи РФ Юрий Шмидт эффектно резюмирует: "Мы хотели всю жизнь того, чтобы у нас во власти были лучшие и честные, а не того, чтобы человек не воровал".

В принципе, даже закон демократического общества подразумевает обязательное условие – переход от власти авторитета к власти нормы. То есть демократия возможна, только когда закон становится главным институтом.

Но здесь мы возвращаемся к заявленной в начале проблеме: чем лучше законы, тем дальше они от общества. Законность не становится лучше от того, что законы становятся либеральнее. Они только становятся менее применимы, перестают соответствовать практике, понятиям, неформальным правилам общества. Чем закон прогрессивнее,  тем уверенней он провисает в пустоте. Без общества, которое в состоянии использовать эти механизмы, ничего работать не будет.

Итог

Таким образом, логично предположить, что задача законодателей сегодня должна состоять не в адаптации зарубежных норм, а в селекции действующих неформальных правил, и превращении лучших из них в законы, понимаемые и принимаемые всеми слоями общества.