РАПСИ в рубрике «Авторский взгляд» рассказывает об известных судебных процессах в истории Российской империи. В каждой статье рассматривается конкретное дело, цель — показать, как правовая система дореволюционной России сталкивалась с культурными, политическими и социальными вызовами, и как громкие процессы формировали общественное мнение и дальнейшую судебную практику.
Российское гражданское право XIX века не содержало прямого запрета на оформление документов карандашом, что порождало сложные правовые коллизии при возникновении споров о подлинности таких документов. Дело мещанина С-ва против купчихи С-вой, длившееся с 1869 по 1872 год и прошедшее через гражданское и уголовное судопроизводство, демонстрирует, как формальные недостатки документа могли стать основанием для серьезных обвинений в подлоге, парализующих гражданский процесс и создающих риски уголовного преследования для добросовестных кредиторов.
Конфликт начался с обычного долгового требования. Поверенный мещанина С-ва, присяжный поверенный К-ко, обратился 27 октября 1869 года к мировому судье 15 участка с требованием взыскать с купчихи С-вой 105 рублей по представленному счету и проценты на эту сумму за три года в размере 18 рублей, а также судебные издержки и расходы на ведение дела. Основанием иска служил счет с подписью ответчицы.
При первоначальном разборе дела 31 октября 1869 года ситуация казалась очевидной. Поверенный ответчицы П-в, ознакомившись с представленным счетом, не заявил спора против имеющейся на нем подписи своей доверительницы и не представил никаких возражений против требований истца. Такое процессуальное поведение фактически означало признание долга.
Мировой судья, основываясь на статье 81 Устава гражданского судопроизводства и признавая иск доказанным, вынес решение о взыскании с купчихи С-вой в пользу мещанина С-ва 105 рублей без процентов, а также судебных издержек в размере двух третей от 10% с искомой суммы. Решение об отказе во взыскании процентов, вероятно, было связано с недостаточным обоснованием этого требования или отсутствием доказательств договоренности о процентах.
Казалось бы, дело завершено, однако через месяц, 29 ноября 1869 года, купчиха С-ва подала в мировой съезд апелляционный отзыв, кардинально изменивший характер спора. В апелляции она не признала ни иск С-ва, ни решение мирового судьи правильными. По ее утверждению, представленный к взысканию счет был написан карандашом без обозначения времени его выдачи, что противоречило закону. Более того, С-ва заявила, что подпись на счете подложна и сделана от ее имени самим истцом С-вым.
Важным процессуальным моментом стало объяснение, почему эти возражения не были заявлены при первоначальном рассмотрении дела. С-ва утверждала, что ее поверенный П-в не мог заявить о подлоге у мирового судьи, поскольку не имел на то специального полномочия. Это указывает на ограниченный характер доверенности, выданной представителю, что было характерно для того времени.
Мировой съезд столкнулся с серьезной процессуальной дилеммой. На суде ответчица заявила спор о подлоге, лично сделанном истцом против документа, существенного при решении дела. Съезд предложил С-ву взять счет обратно, что означало бы отказ от иска, но тот отказался. С-ва же настаивала на своем обвинении в подлоге, несмотря на объявленную сторонам ответственность как за неправильное обвинение в подлоге, так и за совершение такового.
На основании статьи 110 Устава гражданского судопроизводства мировой съезд принял решение приостановить производство по гражданскому делу. Подлинный счет, против которого был предъявлен спор о подлоге, съезд передал прокурору Санкт-Петербургского окружного суда для предложения вопроса о подлоге на рассмотрение суда в установленном порядке. Это решение означало переход спора из гражданско-правовой в уголовно-правовую плоскость.
Обвинение в подлоге документа было серьезным уголовным преступлением. По законодательству Российской империи подделка документов каралась различными наказаниями, вплоть до лишения свободы. Для С-ва, добросовестно полагавшего, что имеет право на взыскание долга, такой поворот событий создавал риск уголовного преследования. Для С-вой заявление о подлоге было способом избежать исполнения обязательства, но также несло риски ответственности за ложное обвинение.
Уголовное разбирательство продолжалось более полутора лет. Только 28 июня 1871 года Санкт-Петербургский окружной суд вынес определение о прекращении следствия по обвинению С-ва в подлоге. Это решение фактически означало, что обвинения С-вой не нашли подтверждения, и подлог документа не был доказан. Однако формулировка о «прекращении следствия» оставляла некоторую недосказанность — было ли установлено отсутствие состава преступления или просто недостаточность доказательств.
После завершения уголовного разбирательства дело вернулось в гражданское судопроизводство. 23 октября 1872 года, спустя почти три года после первоначального иска, поверенный С-ва, уже другой присяжный поверенный М-ий, подал в мировой съезд прошение с приложением копии определения окружного суда. Он просил о присуждении его доверителю с купчихи С-вой первоначально заявленных денежных сумм и судебных издержек.
Мировой съезд 22 ноября 1872 года вновь рассмотрел дело. Учитывая, что обвинение в подлоге не подтвердилось, съезд утвердил первоначальное решение мирового судьи от 31 октября 1869 года, а апелляционную жалобу С-вой оставил без последствий. Таким образом, после трехлетних мытарств С-в добился подтверждения своего права на взыскание долга.
Вопрос о документах, написанных карандашом, был актуальным для правоприменительной практики XIX века. Российское законодательство того времени не содержало прямого запрета на использование карандаша для оформления гражданско-правовых документов. В отличие от современного законодательства, где для нотариальных документов прямо запрещено использование карандаша или легко удаляемых красителей, в XIX веке такие требования отсутствовали для обычных долговых документов.
Карандашная запись создавала очевидные риски. Текст мог быть легко изменен или стерт, что порождало сомнения в подлинности и неизменности документа. С другой стороны, в условиях, когда значительная часть населения была малограмотной, а чернильницы и перья не всегда были доступны, карандаш мог быть единственным доступным средством письма при оформлении сделки.
Обвинение в подлоге как процессуальная тактика защиты имело двойственный характер. С одной стороны, оно обеспечивало должнику возможность оспорить сомнительный документ и защитить свои права при действительной подделке. С другой стороны, недобросовестные должники могли использовать такое обвинение для затягивания процесса и уклонения от исполнения обязательств.
Приостановление гражданского производства при заявлении о подлоге было обязательным согласно статье 110 Устава гражданского судопроизводства. Это правило обеспечивало приоритет уголовного разбирательства над гражданским, поскольку установление факта преступления имело преюдициальное значение для разрешения гражданского спора. Однако такой порядок создавал возможности для злоупотреблений и существенно затягивал разрешение имущественных споров.
Спор между мещанином и купчихой — представителями городских сословий — за относительно небольшую сумму в 105 рублей демонстрирует развитие товарно-денежных отношений и кредитования в городской среде. Для сравнения, годовое жалованье мелкого чиновника составляло около 300-400 рублей, поэтому спорная сумма представляла существенную ценность.
Участие присяжных поверенных с обеих сторон свидетельствует о развитии адвокатуры после судебной реформы 1864 года. Смена поверенного у истца (с К-ко на М-ого) за время ведения дела могла быть связана как с длительностью процесса, так и с необходимостью привлечения специалиста по уголовным делам на этапе следствия о подлоге.
Трехлетняя продолжительность разбирательства по относительно простому долговому требованию показывает несовершенство процессуального законодательства. Возможность парализовать гражданский процесс голословным обвинением в подлоге создавала условия для злоупотребления правом и нарушала принцип разумных сроков судопроизводства.
Экономические последствия затягивания дела были значительными для обеих сторон. С-в не мог получить свои деньги в течение трех лет, неся при этом судебные издержки. С-ва, даже проиграв дело, фактически получила беспроцентный кредит на три года, что в условиях обычной ставки 6-12% годовых давало существенную экономическую выгоду. Судебные издержки, накопившиеся за три года разбирательства в разных инстанциях, могли составить значительную часть от основного долга.
Решение съезда об оставлении апелляционной жалобы С-вой «без последствий» после прекращения уголовного дела означало не просто отказ в удовлетворении апелляции, но и моральное осуждение ее процессуального поведения. Необоснованное обвинение в подлоге, хотя и не повлекло уголовной ответственности за клевету, подорвало доверие к позиции ответчицы.
Дело С-ва против С-вой стало примером того, как формальные недостатки документа и несовершенство процессуального законодательства могли превратить простое взыскание долга в многолетнюю судебную тяжбу с риском уголовного преследования. Оно демонстрирует важность правильного оформления документов и необходимость взвешенного подхода к заявлениям о подлоге, которые могут иметь серьезные последствия для всех участников процесса. История этого спора показывает, что даже в условиях относительно развитой судебной системы пореформенной России защита прав кредиторов оставалась сложной задачей, требующей значительных временных и финансовых затрат.
Андрей Кирхин
*Мнение редакции может не совпадать с мнением автора
*Стилистика, орфография и пунктуация публикации сохранена
